Он на самом деле пребывал в полнейшем изнеможении, и близкая старость тут ни при чем — его ноги еще, может статься, потопчут немало дорог. Однако этот город навалился на Ветра всей своей мощью. Казалось, он погребет его. Задушит, не отпустит. Зачем он вернулся? За правдой? Здешние камни и без того ее знают, а людям она не нужна. За светлыми воспоминаньями? Он и так помнит все, что не стоит забвения. Быть может, за отмщением? Но оттого не станет легче.
Так что же ему делать на «грядущем представлении», да еще в родных, знакомых с детства стенах? Время летит, а в голове до сих пор сумбур…
Стук прервал его размышления.
— Господина стихотворца желает видеть господин советник Тринн.
Господин Тринн. Надо же, советник. Олтром столько лет отдал этому городу, а в Городской Совет так и не выбился. Стоило же новому господину Тринну разорить все, что создал его предшественник — и он отлично преуспел в своем возвышении. Такая вот справедливость. Что ж, любопытно взглянуть.
— Приглашай, раз желает.
Советник Тринн был почти в тех же летах, что и Ветер, немногим старше, но сохранился куда хуже. Глаза глубоко провалились внутрь, и сухая кожа из последних сил обтягивала скулы, ухитряясь не трескаться от столь невыносимого напряжения. Нижняя же часть обличья наоборот лучилась множеством морщин, напоминая смятую тряпку. Невысокий лоб советника, должно быть, тоже пострадал от времени, ибо седые пряди укрывали его с редким тщанием. Слугам пришлось немало повозиться, чтобы достичь такого совершенства. И если бы господа советники не боялись уподобиться простонародью и не презирали так отчаянно бороды, что с успехом скрывают поражения, нанесенные временем, то Тринн несомненно предпочел бы утаить то, что теперь видно всем и каждому.
Советник нетерпеливо отмахнулся от лишних глаз, и слуга тут же удалился.
— Признаться, хотелось на тебя взглянуть, — гость сжал и без того тонкие, бескровные губы. — Великий стихотворец… А тебе повезло. Надо сказать, весьма незаслуженно. Нимоа не всегда справедлив к ворам. Да… набраться наглости и вернуться в Вальвир… Но удача ведь может и отвернуться. Как думаешь?
Ветер выжидал. Новоявленный Тринн хотел вовлечь его в свою игру и что–то вызнать. Слово за слово. Или заставить сделать что–нибудь из ряда вон. И выставить прочь из города. За непочтительное обращение, оскорбление и так далее. Знаем, этот урок мы проходили не раз. Хотя небрежно брошенное «вор» царапнуло Ветра больше, чем хотелось.
Советник напрасно ждал ответа, и это его раздосадовало.
— Что молчишь?
— А что говорить? Ведь не я желал видеть господина Тринна, а он меня.
— Я недостаточно ясно сказал? — Советник ощерил остатки зубов. — Зачем, выпей двар твою кровь, ты вернулся? Думал, столько лет прошло — и все забыто? Да? И чернь понесет тебя на руках по здешним улицам? Нет, память — это такая штука: как добрая — так на следующий же день выветривается, а как худая — из срока в срок за тобой потянется! И не говори потом, что не понял!
Ветер хорошо подумал, прежде чем сказать. Этот Тринн не просто так пришел. Он хочет знать, кому кого сегодня следует бояться. Стихотворец не раз упоминал и в Легене, и в Мирре, и в Исэре о том, что нужно иногда тревожить прошлое, дабы справедливость совсем не исчезла из этого мира. А говорили при том всякий раз об Олтроме и о бывшей его школе. Да что там, много о том говорено в последние полгода, со всякими разными людьми. А добрые люди не могли не донести того в Вальвир. И вот он, тот самый человек, что не хотел тревожить прошлого. Не выдержал. Все равно что сам признался. Значит, он все–таки боится Ветра. Что ж, раз так случилось, пусть боится еще больше. Хоть страхом своим отплатит. Это очень опасно — тревожить прошлое, но Ветру нечего больше беречь — жизнь и так на излете.
И он ответил:
— Я пришел за ниткой худой памяти. Настала пора оборвать ее, неправда ли, советник Тринн?
— Я не твой почитатель, стихотворец, — с ненавистью бросил гость. — И твоих выкрутасов не понимаю и не хочу понимать. Говори ясно!
— Крик давно не способен устрашить меня. Равно как любые угрозы. И речи о худой памяти тоже… даже если весь город люто меня ненавидит. Однако я в том сомневаюсь: дело давнее, забытое, и господин Тринн по своему почину его ворошить не возьмется, не так ли?
— Из уважения к памяти моего незабвенного дяди! И только! Но если возьмешься рассказывать небылицы, на которые ты, видно, мастер, как молва говорит, берегись! Ты сам засунешь шею в петлю!
Видя, что Ветер молчит, Тринн немного успокоился.
— Если же спокойно уберешься из города, не тревожа память моего достославного родича, то обещаю в свой черед за тобой не гоняться. Вольный Город Вальвир опустит тебя беспрепятственно. Еще и денег унесешь в кармане, заработанных честным стихоплетством, а не воровством, как раньше.
Ветра вновь кольнуло. Если Тринн поминает о воровстве, что много лет назад приписала людская молва любимому ученику Олтрома, то ладно, он как–нибудь перетерпит. Однако уж очень упорно советник на то намекает. Этот свиток памяти был давно уже закрыт и запечатан, но не сожжен. Стихотворец ничуть не стыдился былой принадлежности к уличным темникам, но сообщать об этом всему миру совсем не хотелось. Те люди, что слушают его в городах и деревнях, верят Вольному Ветру. Что будет, если правда выплывет наружу…
Страшновато становится, едва о том подумаешь. Таким, как он, подобного обмана не прощают. Ветер не просил носить его на руках, не просил внимать и шепотом передавать из уст в уста, что он посланник Нимоа. Лишь поначалу это вызывало краску на его щеках… Он всего лишь хотел, чтобы к нему, наконец, повернулись, чтобы его услышали. Люди сами вознесли его выше некуда. Оттуда одна дорога — вниз, а падать в такие годы очень больно — кости уже хрупкие, ломаются где ни попадя.
Он рискнул разозлить советника еще больше, намереваясь хоть как–то прояснить замыслы своего врага.
— Очень странно для человека такого высокого положения, как господин Тринн, страшиться каких–то небылиц. И сулить награду тому, кто, в соответствии с «правдивыми» измышлениями, собирался обокрасть своего благодетеля. Да еще после смерти! И еще мне помнится, в вину некоему Ветру вменялась и сама смерть старого учителя. И это тоже будет прощено? Неужели я разговариваю с родичем того самого Олтрома Тринна? А где же истинно родовые черты: справедливость, мудрость? А может быть, их даже искать не стоит?
Ветер ждал, что противник вспыхнет от ярости, но тот, напротив, налился бледностью. Стихотворец попал прямо в цель: вот где главный страх господина советника. Правда лежала на поверхности. В старости близкие родичи становятся схожими, Ветер много раз примечал. Сейчас новый Тринн приближался летами к старому, но в облике их не было ни единой общей черты. Как этот пройдоха ухитрился завладеть домом Олтрома, его школой, его именем, наконец? Одно дело — выгнать Ветра, а другое — самому проглотить чужой кусок. Охотников, наверное, нашлось немало. И самозванец до смерти боится, что стихотворец начнет о том рассказывать направо и налево. Вольному Ветру верят, и как его не выгоняй из родного города, молва все равно ворвется в Вальвир. Рано или поздно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
